Говоря о Киевской Руси, которая являлась одним из вершинных периодов отечественной средневековой истории, мы невольно героизируем и это время, и его персонажей. Да и могут ли не вызывать уважения люди, создавшие одно из крупнейших и могущественнейших государств средневековой Европы, страну, которая, выражаясь словами митрополита Илариона, «была ведома и слышима всеми четырьмя концами земли».

Обобщенный лик древнерусского князя ранней поры персонифицируется, как правило, в образе Святослава Игоревича — блестящего полководца, рыцаря без страха и упрека, князя, к которому с огромным уважением относились даже враги. Идя в поход против очередного неприятеля, Святослав посылал впереди себя послов с извещением о своем выступлении. «И посылаше кѣ странамѣ глаголя: Хочю на Вы ити». На современном юридическом языке это означало объявление войны. Разве это не благородно и не достойно восхищения?

Как явствует из «Повести временных лет», к 862 г. в среде восточных славян сложилось два раннегосударственных образования. Одно находилось на севере, с центром в Новгороде (в Ладоге), другое — на юге, с центром в Киеве. Князем северного образования был варяг Рюрик, южного — его дружинники Аскольд и Дир. Почти двадцать последующих лет оба княжества существовали независимо одно от другого. Рюрик, очевидно, удовлетворялся данью с северных восточнославянских племен, Аскольд устремил свои взгляды в Степь, к Черному морю и даже Византии.

К сожалению, из-за скудности источников мы не можем воссоздать полную картину жизни Киевского княжества времен Аскольда и Дира. Однако и то немногое, что сохранилось, позволяет утверждать, что Киев в это время все увереннее выходил на европейскую политическую арену.

Хрестоматийный образ княгини Ольги — мудрой правительницы Руси, просвещенной святым крещением, благословенной русскими людьми, наконец, святой Русской православной церкви, как бы не оставляет места для иного восприятия этой действительно незаурядной исторической личности. Между тем далеко не все ее действия и поступки были безгрешными, особенно в языческий период ее жизни.

Летописцы не скрыли от потомков коварства и жестокости Ольги в ее взаимоотношениях с древлянами после убийства ими князя Игоря. Как полагают историки, они даже намеренно сгустили краски, чтобы оттенить ее последующую праведную жизнь от неправедной языческой. Возможно, это и так, но внимательное прочтение ее жизнеописания в «Повести временных лет», по существу, не обнаруживает осуждения антидревлянских действий Ольги. Наоборот, и в этих далеко не гуманных поступках она выглядит решительной и находчивой мстительницей за своего мужа.

Княжеская карьера старшего Святославича складывалась как нельзя лучше. Еще при жизни отца он фактически стал киевским князем. Неспокойный, постоянно обуреваемый идеей переноса столицы Руси на Дунай, Святослав мало интересовался внутренним ее распорядком. Пока была жива мать, властная княгиня Ольга, всеми делами в Киеве и на Руси, по-видимому, управляла она. После ее смерти Святослав передал это управление сыновьям. В 970 г., как свидетельствует летопись, Ярополк был посажен в Киеве, Владимир — в Новгороде, Олег — в земле древлян. Сделав эти распоряжения, Святослав отбыл на Балканы. Оттуда в Киев он уже не вернулся, поскольку был убит печенегами в районе днепровских порогов.

Смерть отца, по существу, сделала Ярополка настоящим великим князем киевским, и неслучайно летопись начинает отсчет его княжения от этого трагического события. От Святослава перешла на службу к Ярополку киевская дружина, а главное — опытный и испытанный в сражениях воевода Свенельд. Скандинав по происхождению, он пустил на Руси прочные корни и явился основателем целой династии киевских воевод. Святослав очень ценил воинские способности Свенельда. Можно сказать, что последний занимал положение княжеского канцлера.

Трагедия княжеского братоубийства, разыгравшаяся после смерти Владимира Святославича, одна из наиболее драматических страниц истории Руси. Достаточно подробно она освещена в русских летописях, в житийной литературе. Неизменен интерес к ней и историографов. Последние, как правило, рассматривали события 1015-1019 гг. в русле летописных версий, хотя встречаются и отступления от них. С легкой руки Н. Ильина летописные свидетельства о причастности Святополка Владимировича к смерти своих братьев Бориса, Глеба и Святослава были поставлены под сомнение. Отдав предпочтение известиям Эймундовой саги, к тому же не подвергнув их критическому анализу, Н. Ильин пришел к неожиданному выводу, что в этих кровавых междукняжеских разборках небезгрешным был и Ярослав Мудрый.

Фраза, вынесенная в заголовок, принадлежит сыну Ярослава Мудрого Изяславу. Произнесена она была в 1078 г. в разговоре с братом Всеволодом. Последний, чувствуя неизгладимую вину перед Изяславом, пришел в Киев на покаяние. Благородный Изяслав просит Всеволода не тужить о случившемся, но дружно постоять за Русскую землю. Киевский князь в это время готовился к сражению с черниговскими князьями Олегом и Борисом, сыновьями Святослава Ярославича, вышедшими из повиновения и не желавшими уступать Чернигов Всеволоду.

Что же мучило Всеволода и за что он просил прощения у старшего брата? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вернуться на пять лет назад, в 1073 г., и обратиться к летописи. В ней читаем: «В лѣто 6581 г. Въздвиже дьяволъ котору въ братьи сеи Ярославличих, и бывши распре межи ними, быста сь себе Святославъ со Всеволодомъ на Изяслава и изииде Изяслав ись Кыева, Святослав же и Всеволодъ внидоста в Кыевъ месяца марта въ 22».

С легкой руки автора «Слова о полку Игореве» под таким прозвищем вошел в отечественную историю черниговский князь Олег Святославич. Традиция устойчиво закрепила за ним славу мятежного князя, зачинщика междоусобиц, который скомпрометировал себя непопулярными на Руси связями с половцами. По образному выражению «Слова...», Олег «мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял». Частое привлечение половцев в качестве союзников для борьбы за черниговский престол тяжелым бременем ложилось на плечи простых людей, несло им страдания и смерть. Не случайно и через сто лет память об этих трудных временах сохранялась в народе. «Тогда при Олеге Гориславиче, — восклицает автор «Слова...», — редко пахари покрикывали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля».

Конец XI в. отмечен особой активностью кочевых соседей Руси — половцев. За полстолетия пребывания их в южно-русских степях они выросли в мощную силу, представлявшую реальную опасность для оседлых народов. Больше всего от половецких вторжений терпела Южная Русь. Их набеги на приграничные районы Черниговской, Переяславльской и Киевской земель были сколь часты, столь и опустошительны. Попытки Киева установить с половцами мирные отношения, которые бы держались на договорной основе, не приносили желаемых результатов. Не спасали положение и династические браки.

Половцы не имели единой политической структуры. Все ханства были равны между собой, а главного или великого хана половцев как такового не существовало. Поэтому мир Киева с приднепровскими половцами ни к чему не обязывал донецких. Такими же свободными в своем выборе были и отдельные ханства в пределах локальных объединений. В то время как одно из них устами своих правителей клялось в вечной дружбе с Русью, другое совершало опустошительные набеги на города и селения. Все это вызывало ответные походы русских князей в глубь степей. При этом нередко за грехи одной орды расплачивалась другая.

Событие, о котором пойдет речь в этом очерке, нельзя причислить к экстраординарным. На Руси случались и худшие. Однако именно оно привело в необычайное смятение умы современников и породило стойкий интерес к нему историографов. Наверное, нет ни одного исследования по истории Руси, в котором бы оно было обойдено вниманием. Речь идет о трагическом ослеплении князя теребовльского Василька в 1097 г.

Драматизм случившегося заключался в том, что все произошло на фоне, казалось бы, полного междукняжеского согласия. Только что состоялся в Любече съезд русских князей, на котором они обязались не преступать «предела братня» и всем быть «во едино сердце». Решения эти были подкреплены братскими застольями, взаимными целованиями креста, клятвами.

История свидетельствует, что нарушения договоров и взаимных клятв не были редкостью. Если бы договора и соглашения имели длительную силу и не нарушались, не было бы необходимости в новых соглашениях.

Год 1162 г. киевский летописец занес на страницы своей хроники любопытное и трагическое известие. В далеком византийском городе умер руский князь Иван Берладник. Умер не естественной смертью, а был отравлен коварными византийцами. Вот как об этом сказано в летописи:

«Том же лѣтѣ преставися князь Иванъ Ростиславичь, рекомый Берладникъ, в Селуни и инии тако молвяхуть яко съ отравы бѣ ему смерть».

Кто такой Иван Берладник и как он оказался в далеком греческом городе?

Летописцы не удостоили этого мятежного русского князя особым вниманием, однако и то, что сообщили, дает яркое представление о его драматической жизни. Происходил Иван Берладник из княжеского рода, начало которому положил старший сын Ярослава Мудрого Владимир.

В 1136 г. в Новгороде произошло событие, которое многие исследователи склонны называть революцией. Вряд ли оно заслуживает такой неординарной аттестации, но к числу примечательных, безусловно, относится. Речь идет об изгнании из Новгорода князя Всеволода Мстиславича. Решение об этом было принято на земельном вече, в котором, кроме новгородцев, участвовали также псковичи и ладожане.

Чем же прогневил новгородцев Всеволод? Официально ему было предъявлено три обвинения. Первое заключалось в том, что он не проявлял заботы о сельском населении Новгородской земли. Как выразился летописец, «не блюдет смердъ». Вторым проступком Всеволода был его уход из Новгорода на переяславльский престол. Гордые новгородцы не могли снести подобного оскорбления и решили наказать за это князя: «Чему хотѣлъ еси сѣсти въ Переяславли». И, наконец, третьей его виной было то, что в каком-то из сражений Всеволод первым отступил с поля боя: «Ѣхалъ еси с полку предъ всѣхъ».

Герой этого очерка принадлежал к роду черниговских князей, наследников Святослава Ярославича. Черниговская династия вошла в историю под названием Ольговичей, хотя ее основателем был сын Ярослава Мудрого Святослав, и справедливее было бы именовать ее Святославичами. Но так случилось, что более известным (хотя и печально) на Руси был не Святослав, а его неспокойный сын Олег, получивший прозвище «Гориславич». Он считался и был в действительности зачинщиком княжеских междуусобиц, дружил с половцами и часто наводил их на Русь. Когда Мономах и Святополк собирали князей на знаменитый Любечский съезд для устроения мира, труднее всего соглашался на это Олег Святославич. Потребовались не только уговоры Мономаха, но и военный поход его сына Мстислава, чтобы вынудить мятежного черниговского князя все же сесть за стол переговоров.

Заголовок этого очерка взят из летописного сообщения о смерти великого киевского князя Юрия Владимировича, наступившей в 1157 г. при загадочных обстоятельствах. Полностью оно читается следующим образом: «Пивъ бо Гюрги въ осменика у Петрила въ тои день на ночь розболѣся и бысть болести его 5 днии и преставися Киевѣ Гюрги Володимиричь князь Киевскыи месяца мая въ 15 въ среду на ночь».

Летописец не говорит об умышленном отравлении Юрия Долгорукого на этой попойке, но где-то в подсознании не может отрешиться от мысли о неслучайности этой смерти. Если бы у него не было сомнений в ее естественности, вряд ли он упомянул бы такой несущественный факт, как пирование Юрия у киевского боярина Петрила. Не стал бы он и уточнять, что князь болел пять дней. Какое значение имеет в этом случае длительность его хвори? Тем не менее летописец счел необходимым с протокольной точностью задокументировать обстоятельства ухода из жизни Юрия Долгорукого.

В 1159 г. Киевом овладел Волынский князь Мстислав Изяславич. Конечно, ему хотелось самому утвердиться на великокняжеском престоле, но не будучи уверенным в своих силах, он предложил его дяде Ростиславу, который сидел в Смоленске. При этом выдвинул условие, чтобы Ростислав, став великим князем, вернул на митрополичью кафедру Клима Смолятича. Условие, нечего и говорить, весьма пикантное. На Руси ведь был митрополит, и выполнение этого условия означало бы создание конфликтной ситуации не только внутри страны, но и вне ее. Изгнание митрополита Константина, поставленного в Киев по всем канонам Греческой православной церкви, угрожало обострением отношений с Константинополем.

Под 1159 г. в Ипатьевской летописи помещен рассказ о необычайном обострении междукняжеских отношений в Полоцкой земле. Главными действующими лицами этой распри были Рогволод Борисович, Глеб Ростиславич, Ростислав Глебович, а также полоцкие и друцкие бояре, именуемые летописью «полочане» и «дручане». Заинтересованное участие в судьбе полоцких князей приняли новгород-сиверский князь Святослав Ольгович, а также Юрий Долгорукий.

Согласно сообщению летописи, Рогволод Борисович выступил «искать собѣ волости» от Святослава. Как недавний минский узник оказался у новгород-сиверского князя, неизвестно. Летописец, разумеется, знал это, но, поскольку это, похоже, не было тайной и для других, не счел необходимым делать какие-то разъяснения.

Летописная статья 1175 г. Ипатьевской летописи открывается пространной повестью об убийстве суздальского князя Андрея Юрьевича в его загородной резиденции:

«В лѣто 6683. Убиенъ бысть великий князь Андрѣи Суждальскии, сына Дюрдова, внука Володимѣря Мономаха месяца июня вь 28 день, канун святых Апостолъ, день бѣ тогда субота».

В отличие от многих подобных происшествий, отмеченных в летописи лишь кратким известием, трагедия в Боголюбове описана с достаточной полнотой. Автор повести — предположительно Кузьмище Киянин, находившийся при дворе Андрея Боголюбского и хорошо знавший всех участников антикняжеского заговора. Он искренне опечален столь зверским убийством, а поэтому начинает свой рассказ с описания добродетелей Андрея, по-видимому, для того, чтобы усилить впечатление трагичности его смерти.

Началом этой драматической истории послужило убийство в 1175 г. в Боголюбове владимиро-суздальского князя Андрея Юрьевича. Когда страсти улеглись и тело Боголюбского обрело покой в Успенском соборе во Владимире-на-Клязьме, встал вопрос, кому надлежит занять освободившееся место. Взоры владимиро-суздальцев обратились на Русь, к Чернигову, где находились все потенциальные претенденты на владимирский престол. Это два младших брата Андрея — Михалко и Всеволод, а также два племянника — Мстислав и Ярополк, которые были сыновьями их старшего брата Ростислава.

На совете четырех князья приняли решение немедленно идти во Владимиро-Суздальскую землю, но старейшинство согласно возложили на Михалка. Договор был скреплен крестным целованием в соборе св. Спаса в присутствии черниговского епископа. Прибыв в Москву, они узнали, что их решение не нашло единодушия. Владимирцы его поддержали, а ростовчане, муромчане и рязанцы были решительно против. Старшим князем земли они видели Ярополка. Пригласив его на переговоры к Переяславль-Залесскому, боярство старых центров объявило ему свою волю.

Такими словами начинается повесть Галицко-Волынской летописи, рассказывающая о коварстве галицких бояр, замышлявших убить князя Данила Романовича в 1230 г. С прискорбием приходится констатировать, что подобная летописная фраза была бы уместной и в 1173 г., когда был взят под стражу Ярослав Осмомысл, а в центре Галича запылал инквизиторский костер, и в 1205 г., когда галицкая земельная знать пыталась учинить расправу и над малолетними сыновьями Романа Мстиславича Данилом и Васильком. Не было на Руси другого княжества, где бы бояре чувствовали себя так свободно и плели свои антикняжеские интриги так изощренно, как в Галичине. Они приглашали на Галицкий престол князей и отступались от них, расплачивались за свое коварство жизнями и платили князьям той же монетой.

Под 1173 г. в Ипатьевской летописи помещен рассказ о бегстве из Галича «в Ляхи» княгини, ее сына Владимира и многих бояр: «В том же лѣте выбѣже княгини изь Галича въ Ляхи, с сыномъ Володимиромъ и Костянтин Сѣрославичь и мнози боярѣ с нею быша тамо». Летописец не уточняет имени княгини, но мы знаем, что речь идет о жене Ярослава Осмомысла Ольге, дочери Юрия Долгорукого. Что же заставило ее прибегнуть к столь неординарному шагу? Дело в том, что брак Ольги и Ярослава, заключенный по воле родителей в 1150 г., не принес супругам счастья. Ярослав откровенно тяготился этим союзом и завел себе любовницу. Это была боярская дочь Настасья из рода Чаргов или Чагров. От Настасьи Ярослав имел сына Олега. Внебрачные связи Ярослава в Галиче были известны всем, но до поры до времени о них предпочитали помалкивать. Не возмущалась поруганием христианского брака Церковь, не проявляло пуританской щепетильности и так называемое «общественное мнение».

В 1205 г. под Завихостом поляками был убит галицко-волынский князь Роман Мстиславич. Эта нелепая смерть прервала его объединительную деятельность на юге Руси, а также вызвала кризис престолонаследия в Галиче. Формально наследником Романа оставался его сын Данило. Но два существенных обстоятельства осложняли ситуацию. Во-первых, Галич не был родовой вотчиной Романа, следовательно, и его сына, что могло быть основанием для претензий конкурентов. Во-вторых, Данило оказался наследником в четырехлетием возрасте, и это, естественно, оставляло ему мало шансов, чтобы закрепиться на отцовском престоле.

После смерти Романа над его семьей действительно стали собираться тучи. Выступил в поход на Галич великий киевский князь Рюрик Ростиславич, но его попытка присовокупить Галичину к Киеву не увенчалась успехом. Помешали этому замыслу венгры.

Удивительно, но эта драматическая история взаимоотношений двух близких родственников — Рюрика Ростиславича, великого киевского князя, и Романа Мстиславича, Волынского и Галицкого князя — почти не нашла отражения в киевском летописании. Подробно, хотя и не без определенной предвзятости, она изложена лишь в Суздальской летописи, которая вводит в нее еще одно действующее лицо — Всеволода Юрьевича — старейшину русских князей. Кроме кровного родства, названных князей объединяли и семейные узы: Роман Мстиславич был женат на дочери Рюрика Ростиславича, а дочь Всеволода была замужем за сыном Рюрика — Ростиславом.

Казалось, были все условия если не для семейно-дружеских, то хотя бы для добрососедских отношений. Тем не менее в реальной жизни все сложилось по-другому. Князья вели себя так, будто никакие родственные узы их вовсе и не связывали. В продолжение последних пяти лет XII в. и первых пяти XIII в. они изощренно плели друг против друга интриги, а иногда и скрещивали мечи. Летописец списывает возникновение княжеской вражды на происки дьявола, который не хотел мира в роде христианском. Истинные причины вражды были иные: власть, владения, имения.

В 1217 г. в Рязани произошло событие, которое должно было потрясти весь православный руский мир. Глеб Рязанский учинил невиданную резню своих родных и двоюродных братьев, лишив жизни сразу шестерых князей. Такого злодейства еще не знала русская история. Казалось, летописцы откликнутся на него гневными обличениями и в подробностях занесут на страницы хроник это ужасное происшествие. Однако ничего подобного не случилось. По существу, только суздальский летописец обратил на него внимание. Остальные или «не заметили» случившегося, как южнорусские летописцы, или сообщили о нем как о заурядном событии, никак не взволновавшем их воображение.

Очерк посвящен черниговскому князю Михаилу — личности в высшей степени примечательной в истории Руси. Посмертно причисленный Русской православной церковью к лику святых, в мирской жизни он не стяжал почестей и похвал. Да и заслуг особых не имел. Судьба благоволила к нему, но распорядиться как следует ее дарами он не мог. Его княжеская карьера началась на Калкском поле в 1223 г., где он храбро сражался с монголо-татарами, а завершилась в ставке хана Батыя в 1246 г. Между этими событиями почти четверть столетия мятежной и драматической борьбы за власть, в результате которой он поменяет четыре княжеских престола, измеряет десятки тысяч километров по Руси и Европе в поисках лучшего, но так и не удовлетворит своих амбиций. Они на каждом этапе его княжеских притязаний оказывались выше возможностей их реализации. Романтик в нем преобладал над прагматиком. В этом отношении Михаил Всеволодович был полной противоположностью своим знаменитым современникам — Данилу Галицкому и Ярославу Всеволодовичу.